Зов русской вечности

С первых же страниц романа «Изгой» понимаешь, сколь нужен он российскому читателю: ведь речь в нем не только о проблемах французского аристократа, а о темах общечеловеческих, а тем самым – и наших с вами. И вряд ли случайно, что написан он немцем с рус­скою душой.

Экономист А. Потемкин сумел понять в нашей российской жизни многое, сокрытое не только от по­верхностного взгляда, но и от заинтересованного вни­мания ангажированных адептов российского реформа­торства. Он с горечью констатирует, что с уходом коммунистической идеологии «на российский народ опу­стилась непроглядная тьма – коррупционная, циничная, античеловеческая в своей дьявольской разрушительной энергии бюрократическая идеология... В оппозиции к безоглядным апологетам монетаризма «Чикагской школы» с их методологически невзыска­тельной апологией «невидимой руки рынка» как универсального средства решения всех социальных проблем, А. Потемкин доказывает, что современная российская экономика, принимающая все более виртуальный харак­тер, не в состоянии долго сохранять равновесие сама по себе.

Профессионально занимаясь экономикой как ака­демической дисциплиной, А. П. Потемкин по-человечес­ки глубоко переживает социальные последствия нео­правданно жесткой компрадорской приватизации, приведшей к обнищанию большей части населения страны и невиданной в послепетровской истории Рос­сии люмпенизации интеллигенции.    

Если в его предыдущих литератур­ных сочинениях сюжетная событийность мощно рас­крученного действия явно довлела психологической ре­конструкции мыслей и поступков героев, то художе­ственная пластика романа «Изгой» иная. Здесь сюжет­ная разверстка минимальна. В его первой части, пове­ствующей о жизни А. Иверова во Франции, почти ни­чего не происходит, – не считая его внезапного отъез­да в Россию. Нет в нем ни одержимых религиозным про­зрением охотников за человеческими душами (И.Г. Черногоров), ни напряженной драматургии авантюрно-приключенческого действа, лихо закрученного потем­кинским «Игроком» в вагонах мчащего в столицу фир­менного экспресса. Главное действие нового романа разворачивается не в казино или на фондовой бирже -оно в душе человеческой. Это внутренние действия-переживания, обращенные на постижение происходящего и в мире, и в самом себе (и то, и другое перелива­ют друг в дуга и сливаются друг с другом - такова на­грузка понятия «виртуальности» в его литературном прочтении). Смысловой стержень романа – глубокие раздумья о назначении человека, о судьбах современной цивилизации, культурно-антропологической цене про­гресса, экономических и социальных последствиях гло­бализации. В нем автор впервые поднимает планку со­циально-экономических обобщений до подлинно философского уровня, задаваясь вопросами воистину все­человеческого масштаба.

Первоначальный замысел названия романа – «Иди­от» – роднит его с одноименным романом Ф.М.Дос­тоевского; да и задуманные автором последующие ча­сти трилогии - «Грех» и «Покаяние» - тематически пе­рекликаются с романами великого русского писателя – «Преступление и наказание» и «Бесы». Сметающий любые преграды авантюризм Алтынова состязается с цинизмом Ставрогина, а душевная уязвимость и кри­стальная чистота детски-непорочной души князя Мышкина во многом сродни душевному аристократиз­му и безупречной порядочности князя Иверова. Но есть между князем Мышкиным и князем Иверовым одно су­щественное различие: герой Достоевского болен душев­но, Потемкина – духовно. Духовные искания Иверова – это культурные усилия умного, психически вполне здо­рового человека обрести свое место в современном мире, технизированном и отчужденном, отмеченным синдромом «ускользающего бытия» и «смерти субъек­та».

Но Иверову удалось-таки обрести синтез ду­шевного и духовного – в современной России. Но где? В психиатрической клинике им. Сербского! Именно в этом закрытом учреждении - то ли больница, то ли тюрьма - он впервые на протяжении всего романа находит достойных собеседников, равных себе по эру­диции и интеллекту. Впервые ощутил он здесь «рос­кошь человеческого общения»! (Л. Н. Толстой). Быть может, российская психушка – та самая точка социальной вселенной, где он обрел духовную гавань, при­знание как личность, а не повелитель золотого тель­ца, способный по-царски оплачивать внимание миро­вых знаменитостей. Прорыв к свободе, купленный ва­лютной «зеленью», не радует его, и он идет навстре­чу любимой женщине с горькой укоризной на устах.

 «Личное счастье, – убежден  Иверов, – продукт виртуальности. Оно нравственно, т.к. не посягает на чужую собственность, мораль и свободу. Если же мое личное счастье – товар реальный, а зна­чит, неизбежно затрагивающий интересы других, то в нравственном отношении это меня не устраивает». Как тут не вспомнить слов Ивана Карамазова о воз­врате Богу «счастливого билета» в грядущий «рай на земле», если в основании этого «царства справедли­вости» – хотя бы одна слезинка невинного ребенка? А. П. Потемкин – один из немногих современных писате­лей, кому удалось стать достойным преемником ве­ликих традиций психологического романа золотого века русской литературы. Роман «Изгой» - апология напряженных духовных исканий «лишнего» человека, столь характерного для русской литературы в ситу­ации, когда «распалась связь времен».

Лучшие страницы романа Потемкина посвя­щены описанию процесса душевного самоопределения героя, его поиска основ персональной идентичности – человеческих «зацепок» в отчужденном бытии. Подоб­но героям Ф. М.Достоевского, А. Иверов много размыш­ляет о бытии «на грани» и «за гранью». Что побудило его замыслить самоубийство, усмотреть в нем единственный способ одним махом разрубить гордиев узел всех личных духовных проблем? Ответ – в самом на­звании романа. Он изгой, а значит - лишний на этом свете. Но А. Иверов никем и никуда не изгнан - он во внутреннем, «виртуальном» изгнании. Любимец всей Франции, он живет в доме своих предков – великолеп­ном поместье Сен-Поль де Ванс на Лазурном берегу Ниц­цы. Стены его родового гнезда украшают полотна ве­личайших живописцев: Ван Дейка, Веласкеса, Эль Греко; к его услугам – чудо-яхта «Святой дух» и парк ши­карных автомобилей – безраздельных властелинов ев­ропейских дорог. Он владеет лучшими реактивными и моторными самолетами, богатейшей коллекцией минералов и оружия – от боевых топоров древних герман­цев до гранатометов талибов, стерших с лица земли гигантские статуи Будды в провинции Дамиан. Его ис­полинские аквариумы соперничают с богатством Ми­рового океана, а со страниц его фотоальбомов сияют лучезарными улыбками лица красивейших женщин со­временности. Его состояние оценивается в миллиарды долларов. Но. один из богатейших людей Франции, А. Иверов испытывает не только душевный дискомфорт, но в еще большей мере – духовную неудовлетворенность. Со страниц романа мы узнаем, что его виллу в Сен-Полъ де Ване посещают звезды политики и шоу-бизнеса, топ-модели и знаменитые артисты. Его светские во­истину королевские рауты славятся изысканной утонченностью вкуса; к услугам его поваров прибега­ют первые лица государства, а прославленные дизай­неры обуви и знаменитые кутюрье считают за честь снять мерку с его ноги и фигуры. Но нет ли и у вас, чи­татель, ощущения того, что наги финансовый гений «покупает» внимание именитых гостей на час-дру­гой, подобно тому, как он закупает – на год вперед – ласки модных красавиц? Каковы его душевные и чело­веческие привязанности, не считая почти сыновней преданности своему юристу Элизабетт Понсэн? Мы знаем, что он финансирует крупнейшие дипломати­ческие саммиты и дорогостоящие кинофестивали, щедро спонсирует бывших соотечественников, не ук­лоняется от массивного участия в битвах крупнейших супервалют. Но с кем из заметных фигур современной культуры он дружит, кому пишет письма не моды или престижа ради, но по зову разума и сердца, когда гас­нут огни его феерических карнавалов? С кем говорит по душам? С обитателями российской психушки, да – раз в год – с таким же, как он, финансовым аналити­ком, г-жой Крайд.

И все же в роковой момент итоговых раздумий о смысле прожитого у подножья старого маяка А. Иве­ров находит в себе силы ухватиться за край ускольза­ющего бытия, отогнать навязчивую идею оборвать нить жизни на 42 году на дне океанской пучины – под давлением «человеческого, слишком человеческого» (Ф.Ницше) в его натуре. Квинтэссенцией человеческой субстанции он полагает свободу. Осознание своего бытия как свободного, не задан­ного природной необходимостью и побуждает его в роковое мгновение перед прыжком в ничто круто из­менить выстраданное решение и в лихорадочном по­иске новых смыслов жизни обрести «российскую» тра­екторию своей дальнейшей судьбы. Бросить все и уехать в неведомую Россию, на родину предков, в «им­перию зла»! Именно там замыслил он обрести «ради­кально иной формат бытия» – абсолютную противо­положность, изнанку наличного. От безграничного на­слаждения - к безутешному страданию. К унижению, побоям, отбросам. ...Ибо «без страдания нельзя познать истинного величия духа». Так зов русской вечности пре­возмог искус мрака вечной пустоты.

Человек в отчужденном мире не живет, а функционирует. Вместо любви – секс, вместо надежд - программы, вместо счастья – успех. В упомянутом экзистенциализме стремление человека замкнуться в мире собственного сознания философски означает онтологизацию субъективной реальнос­ти, отождествление бытия с субъективностью. В экзистенциальном изгойничестве – истоки неотвяз­ной устремленности к виртуальному миру на изломе сюрреалистического бытия.

Помимо культурных, изгойничество Иверова имеет и социально-экономические корни: триумф фи­нансового капитала над промышленным, виртуализа­цию экономики в экономически продвинутых странах Европы. В Предисловии к «Элитной экономике» Потемкин-экономист определяет вир­туализацию экономики как «резкое ослабление обыч­ных причинно-следственных связей, практически пол­ный отрыв денежно-финансового рынка от реалий производственной сферы». Погрузиться в вирту­альную экономику, ставшую базисом «реального» про­изводства, – словно витать в миражах. «Жить в со­временном фондовом рынке, иметь в нем успех - озна­чает поэтапную виртуализацию сознания», – убежден его герой.

Стоит ли вообще делить восприятие бытия на две составляющие: «на самом деле» и «не на самом деле»? Где край бытия?» – философски размышляет он.

Иверов ищет в виртуальности оплот духовной свободы, преступающей путы торжествующего грубо­го утилитаризма. Он жаждет прорыва туда, где «дух бродит, где хочет» (Гете). Это платоновский мир под­линных эйдосов – сущностей, в сравнении с которыми вещи – лишь бледные тени на стенах пещер, удел кото­рых - не бытие, но бывание. В виртуальном прибежи­ще абсолютной свободы А. Иверов жаждет обрести экологическую нишу от перенасыщенного раствора ис­кусственной среды, дегуманизирующего воздействия безудержного потребительства, инспирированного железной поступью техногенной цивилизации. Ибо удел современного человека - не материнское лоно живой культуры, но бездуховное пространство мерт­вой цивилизации, где животворящее семя культуры, прорастая, отвердело в скелетах машин и механиз­мов. В их железных объятьях культура заметно утратила изначальный гуманистический потенциал. В модернистском сознании она довольствуется инстру­ментальной ролью гуманитарной упаковки современной техники. В этом качестве культура парадоксаль­ным образом отрицает самое себя, обращаясь в досуговые технологии, – продолжение техногенных интен­ций современной цивилизации.

Виртуальный порыв А. Иверова устремлен в веч­ность, ибо человек современной цивилизации утратил контроль над будущим, природа покорена и омертве­ла в технопарках, а жесткие социальные технологии управления человеком привели к удручающему разгулу массовой культуры с присущим ей оголтелым эротиз­мом. Безвкусица масс глубже укоренена в действитель­ности, чем рафинированный вкус интеллектуалов, по­лагал Брехт. Но как же трудно принять современную прагматическую инверсию массового сознания, где вместо морали – расчет, вместо ценностей - проекты, вместо общения – связь! Любовь редуцируется к сексу и на следующем витке отчуждения сублимируется в транссексуалъностъ. Сколько же усилий, дьявольских (колдовской порошок Папалардо) и профессиональных (эротический танец), пришлось приложить восхити­тельной красавице Ж. Марч, чтобы покорить А. Иверо­ва всего лишь на время их единственного любовного свидания! Но ему самому так и не удалось отвратить Валентинова от обуявшей его мании трансвеститства, побудить его свернуть на стезю виртуальной те­лесности. Ибо виртуальная телесность бессмыслен­на по определению. Сим­волично, что встреча Иверова с глашатаем трансвеститства Валентиновым происходит в Интернет-кафе – повседневном прибежище hi-tech, – где щелчок «мышки» распахивает окна-дисплеи в виртуальные миры. Рукотворное действо трансвеститства выра­жает нарастание абиотических тенденций современ­ной цивилизации, триумф искусственного над есте­ственным, психологически достоверно представленное автором в достойном жалости образе Валентинова. Дело, однако, в том, что человеческая телесность в зна­чительно большей мере обусловила морфологию и смысловое содержание культуры, чем полагают при­верженцы концепции культуры как сублимации чисто­го духа.

Осознание ценности человеческой телесности в самосознании европейской культуры происходит в кон­тексте критики модернистских устремлений техно­генной цивилизации. «Стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор» – сколь же чудовищен се­годня этот образ – метафора времен социалистичес­кой индустриализации! А чем лучше другой образ -оценка писателей как «инженеров человеческих душ»? На рубеже тысячелетий «футуршок» от докладов Рим­ского клуба 60-80 г.г., похоже, сменился самоуспокоен­ностью и покорным принятием цивилизационных пре­образований как неизбежных – без всякой попытки со­отнесения их с человеческой природой. Так повелел из­вечный антагонист Бога – Дьявол. Драматизм напряженных духовных исканий А. Иверова сопряжен с трагическими коллизиями современ­ной эпохи: ломкой модернистских ценностей в процес­се перехода экономически продвинутых обществ от индустриальной к постиндустриальной эпохе, отка­зом от идеалов прогрессизма, покорения природы и со­здания нового человека. Переход к постиндустриаль­ной, посттехнегенной цивилизации знаменует собой утверждение ценностей «неэкономического» порядка: образования, свободного времени, здоровья и сопут­ствующих им интенций ограничения потребления во имя сбережения здоровья и природно-кулътурных лан­дшафтов от натиска культурных воплощений инст­рументально-прагматического разума, подчинение экономики целям благополучия человека как родового существа. Подобное представление отчасти рестав­рирует ценности «детства человеческого рода». В древ­ней Греции, где зарождалась общественная экономика, полагалось, что богатства нужно ровно столько, что­бы воспитывать достойных граждан – не больше.

Удивительно чуткий к малейшим колебани­ям культурного климата, А. Иверов острее других ощу­щает пока что едва заметный перелом настроений на вакхическом пиру постсовременности. Погрузив­шись в дионисийское буйство раскрепощенной чув­ственности – погоню за очередным предметом вожде­ления – будь то человек, вещь, экзотический зверек или коллекционный экспонат - он мгновенно охладевает, тотчас теряя к нему былой интерес по достижении цели. Триумф победы повергает во мрак пустоты, в Ничто, и он с равнодушным презрением взирает на недавний предмет вожделения, теперь ничуть не нуж­ный ему как предмет потребления. Более того, он всем сердцем отвергает объект своей победы. Его влечет лишь азарт игры, погони, схватки, консолидации всех социальных, финансовых и интеллектуальных ресур­сов. Игра стала метафорой его жизни, его интеллек­туальной и эротической страстью. Ибо в ней - напря­жение жизни, ее драматизм, ее полнота. И то, что сходное разочарование по завершении игры испытыва­ет не только обремененный усталостью сверхпотреб­ления миллиардер А. Иверов, но и азартные охотники за его богатством Ж. Марч и С. Папалардо, – знамение времени. Отхватив изрядные куски его состояния, обе дамы ощущают холодок сходного разочарования: исход борьбы, всепоглощающей и вероломной, не оправдал блистательных надежд! Ибо горький привкус обокрав­шей душу победы лишил желания желать. Но игра – удел homo ludens, и герои романа делают в ней непо­мерно высокие ставки.

Последним капризом изощренного потребительс­кого тщеславия А. Иверова становится «самая роскош­ная, грациозная, самая красивая юная дама календаря 2001-02 годов» – двадцатилетняя модель из Лондонс­кого дома высокой моды австралийка Жаклин Марч. На обретение этого сокровища он, не задумываясь, броса­ет 20 миллионов долларов, помноженных на отточен­ное мастерство поднаторевшей сводницы – личного агента по деликатным поручениям Анны-Валери Боллъ. Но вот годичный любовный контракт подписан. По-женски уязвленная внезапным охлаждением кня­зя, красотка  назвала его «удивительно странным субъектом». Сетовать на то, что мир устроен непра­вильно, рассуждать о пагубных последствиях глобали­зации с обнаженной, извивающейся в эротическом танце королевой подиума, жаждущей лишь поскорее покорить, подчинить себе тело А. Иверова, дабы при­ступить к выполнению статей сулящего заоблачные дивиденды договора – не глупость ли это чистой воды? Увы. Равнодушие князя к прелестям некогда желанной красавицы – синдром телесной отрешенности от чув­ственной реальности в пользу виртуального бытия. Развоплотитъся! Обратить себя в чистый дух, созна­ние, воображение! Обладать желанными диковинами не в их вещно-телесном исполнении, а в виртуальном мире идеальных объектов!

Но что же мешает А. Иверову полностью раство­риться в виртуальности? Облик человеческий, воспи­тание, с которым – ничего не поделаешь. «Бог создал мир из ничего, но материал всегда чувствуется» (П. Вале­ри). «Во мне слишком много человеческого, - заключа­ет он, – той самой красной глины, из которой господь слепил человека думающего». И, добавим, чувствующе­го, переживающего, сострадающего. Ибо игра в вир­туальность и ее экономическая разновидность – бир­жевая игра – свидетельство внутреннего перегрева Модерна. Она допустима лишь в тех социальных контек­стах, где фундаментальные потребности людей удов­летворены. Но, услада homo ludens в условиях избыточ­ного потребления, она – насмешка Мирового разума над теми, кому отмерены жалкие крохи на его Лукулло­вом пиру. Российский народ - самый виртуалистский в мире, рассуждает экономист А. Иверов. Ему всего не­достает, а он радостен и весел.

Роман «Изгой» – словно ожившее полотно пост­перестроечной российской реальности. А. П. Потемкин с беспощадной правдивостью повествует о нравах, царящих в российском бизнес-сообществе, которое, надо полагать, познал «изнутри» как «вовлеченный наблюдатель». Он собрал и худо­жественно осмыслил такие типажи российского предпринимателя, от которых в ужасе отшатнулись бы и А. Н. Островский, и Ф. М.Достоевский. Их собирателъным образом является Платон Филиппович Буй­носов - живое воплощение жизненных устоев акул рос­сийского капитализма. Его жизненное кредо – «деньги любой ценой» - демонстративно попирает все нрав­ственные устои человеческие. Он - машина, генериру­ющая масштабные финансовые проекты и тончайшие денежные аферы. Его подельник  Ю. Алтынов и того круче: ни один финансовый поток не обогнет его мастерски расставленных ловушек, не обронив хотя бы капли.

Однако пора представить читателю и женское общество главного героя. В центре хоровода женских образов романа - подруга А. Иверова «по договору», ко­ролева подиума 2001-2002 г. г. красавица Жаклин Марч. Автор явно любуется им же вылепленным образом, скрупулезно выписывая тончайшие нюансы ее внешности и туалетов. Мы узнаем, что ее отличала необык­новенно-белоснежная, с едва уловимым розоватым от­тенком чувствительная кожа. Ее фигура – «91-58-89», ее огромные, с грецкий орех, зеленые, почти бирюзовые глаза и томно приоткрытые пылкие чувственные губы разбивали сердца кавалерам всех европейских столиц». На сцену жизни А. Иверова она выходит походкой де­филе в огненно-красном («фаворит всех подиумов»!) брутально-открытом неимоверно провоцирующем, агрессивно-сексуальном обтягивающем платье с раз­резами вдоль бедер. Чувственную завершенность ее об­лику придает тончайшая голубая лента, словно посла­нец нежности, обвивающая ее высокую шею.

В душе же ее причудливо перемешаны низкие стра­стишки (алчность, исступленная жажда богатства) и неизбывно живущая в женском сердце потребность в глубокой и пылкой любви. Поначалу пружиной ее ин­триги с А. Иверовым становится неистовое стремле­ние заполучить обещанный ей баснословный гонорар (20 млн. долларов!) за совместное проживание с кня­зем в течение года. Бесцеремонно вытолкнув из своей жизни прежнего любовника и расторопно втолковав юристу Иверова, что примирение со странностями ее клиента потребует от нее огромных душевных зат­рат, красотке почти удается взвинтить гонорар до 30млн. долларов. И вот она уже близка к цели, как князь внезапно исчезает. Однако испытав потрясение пер­вого любовного свидания, Ж. Марч переживает чудо ду­шевного преображения. Искренность ее чувств к Иве-рову по его отъезду в Россию не вызывает сомнений. Но и они не отвратили ее от того, чтобы, ничтоже сумняшеся, взломать его компьютерный банковский код и, не моргнув глазом, похитить у любимого миллионы! Во­истину из кричащих противоречий соткано сердце красавицы!

Подобную же противоречивость нравственных чувств мы обнаруживаем и у дочери российского дип­ломата Виолетты Шиндяпкиной. Искренне сокруша­ясь по поводу царящих в России лжи и коррупции, она с угодливой готовностью поддерживает клеветничес­кий навет плутовки Вараскиной, щедро сдобренный пя­титысячной долларовой взяткой милицейскому чинов­нику. Что это? Извечная противоречивость женской натуры или же шизофреническая раздвоенность совре­менного сознания, для которого «шизоанализ» (Ж.Делез) становится наиболее действенным средством по­знания? Вопрос не праздный.

Эксцентричной расчетливости Ж. Марч противо­стоит неистовая напористость в погоне за чисто­ганом А.-В-Боллъ и С. Папалардо. Образ итальянской авантюристки – воистину идеальный тип описанно­го М. Вебером авантюрного предпринимателя, и в то же время – бесспорная творческая удача автора. Ее феерическая, неуемная жажда обогащения, замешан­ная на беспардонном мошенничестве и моральной вседозволенности, позволяет ей идти напролом, без­жалостно сметая с пути бывших сообщников. Аван­тюризм ее мышления и вероломство в отношении бы­лых союзников завораживающе изобретательны. Точ­но просчитанные па дьявольской пляски ее азартно­го темперамента обнаруживают в ней человека но­вой породы, агрессивная пассионарность которого возносит ее над исконными человеческими понятия­ми добра и зла. Вот вам человек виртуального мира, живущий на потребу низменных страстей! Чего сто­ит одна ее гениально-прозорливая затея с распиской продажного российского чиновника Шиндяпкина о якобы полученных им деньгах на организацию охраны А. Иверова в России! Торговля страхом за дорогого юри­сту Иверова человека принесла ей баснословные ди­виденды, сделав миллионершей. Автор откровенно любуется азартом матерого игрока на струнах че­ловеческих пороков, мощной энергетикой бешеного темперамента итальянской колдуньи.  

Щемяще-трогателен в своей сюжетной незавер­шенности образ Милы Семирадовой – студентки-практикантки вечернего отделения экономического факультета МГУ. Она с первого взгляда покоряет А. Иверова своей светлостью и женской деликатностью. Взгляд ее задумчивых синих глаз приводит в востор­женный трепет самые чувствительные, тонкие ли­рические струны в душе А.Иверова, мощно взыгравшие на земле его предков. Целомудренная стыдливость ско­вывает руку автора при описании священного на все времена таинства зарождения любовного чувства. Но сколь узнаваема эта невесть откуда взявшаяся боязнь поднять глаза и встретиться взглядом!

В романе «Изгой»  мы найдем и дальнейшую блистательную разверстку хитросп­летений судеб полюбившихся героев, и сюжетную за­вершенность событийной канвы «Изгоя». Не менее важ­но и то, что в последующих романах культурное на­пряжение, рожденное драматической коллизией реаль­ного и виртуального, возрастая, обретет новые, досе­ле неведомые характеристики, требующие глубокого философского и литературного осмысления. Начало этому процессу и кладет роман А. П. Потемкина «Из­гой», знаменующий собою новую веху в истории русско­го психологического романа.

ДЛЯ ОБОГАЩЕНИЯ ДУШИ И РАЗУМА ЧИТАЙТЕ КНИГИ АЛЕКСАНДРА ПОТЁМКИНА

Книги можно купить на сайте Издательского Дома "ПоРог"
или заказать по телефонам 8-800-250-63-76, 8-495-611-35-11